Анализ произведения друг детства. Драгунский В. "Денискины рассказы: Друг детства"
Когда мне было лет шесть или шесть с половиной, я совершенно не знал, кем же я в конце концов буду на этом свете. Мне все люди вокруг очень нравились и все работы тоже. У меня тогда в голове была ужасная путаница, я был какой-то растерянный и никак не мог толком решить, за что же мне приниматься.
То я хотел быть астрономом, чтоб не спать по ночам и наблюдать в телескоп далекие звезды, а то я мечтал стать капитаном дальнего плавания, чтобы стоять, расставив ноги, на капитанском мостике, и посетить далекий Сингапур, и купить там забавную обезьянку. А то мне до смерти хотелось превратиться в машиниста метро или начальника станции и ходить в красной фуражке и кричать толстым голосом:
Визиры жили в тот день. Однако их отношения были более сложными, чем, скажем, между их собственным отцом и матерью. Визиры яростно хватались за ее детское желание стать матросом, но он также продал корону своей матери, чтобы они все еще могли есть; он использовал ее, чтобы купить себе обещание орды Дотраки, но он также научил ее всему, что она знала о Семи Королевствах и ее ведущих семьях.
Действительно, Денериес признал, что она должна своему брату во время их долгого изгнания. Моя мать умерла, давая мне рождение, и мой отец и мой брат Рагар еще до этого. Он все, что у меня есть. Тенерифе и висках Таргарен. У них была сложная связь с самого начала, построенная на неустойчивом фундаменте чахлых суждений и все более сомнительных перспективах. Имея лишь ограниченный опыт работы с родителями и опекуном Виллемом Дарри, Визерис не был достаточно зрелым в возрасте 13 лет, чтобы сыграть родителя с его младшей сестрой, а тем более, чтобы дать ей королевское образование, которого он сам не испытывал.
Го-о-тов!
Или у меня разгорался аппетит выучиться на такого художника, который рисует на уличном асфальте белые полоски для мчащихся машин. А то мне казалось, что неплохо бы стать отважным путешественником вроде Алена Бомбара и переплыть все океаны на утлом челноке, питаясь одной только сырой рыбой. Правда, этот Бомбар после своего путешествия похудел на двадцать пять килограммов, а я всего-то весил двадцать шесть, так что выходило, что если я тоже поплыву, как он, то мне худеть будет совершенно некуда, я буду весить в конце путешествия только одно кило. А вдруг я где-нибудь не поймаю одну-другую рыбину и похудею чуть побольше? Тогда я, наверно, просто растаю в воздухе как дым, вот и все дела.
Вместо этого Визирис обвинил Дэйнери за то, что она не могла контролировать, - потому что родилась слишком поздно, чтобы жениться на Рэгаре, убивая их мать во время родов, - потому что, как он, вероятно, видел это, жизнь наказывала его за то, что он не мог контролировать - убийства его отца и брат, смерть его матери, потеря его королевства. Любое напоминание о том, что он терпел неудачу в миссии своей новой жизни быть претендентом Таргарен, заставил бы его ярости, заставив его вспомнить все неконтролируемые несчастные случаи судьбы, которые подтолкнули его к этой роли.
Когда я все это подсчитал, то решил отказаться от этой затеи, а на другой день мне уже приспичило стать боксером, потому что я увидел в телевизоре розыгрыш первенства Европы по боксу. Как они молотили друг друга - просто ужас какой-то! А потом показали их тренировку, и тут они колотили уже тяжелую кожаную "грушу" - такой продолговатый тяжелый мяч, по нему надо бить изо всех сил, лупить что есть мочи, чтобы развивать в себе силу удара. И я так нагляделся на все на это, что тоже решил стать самым сильным человеком во дворе, чтобы всех побивать, в случае чего.
Его терпение, вероятно, не в большом количестве, так или иначе, было утолщено в течение многих лет изгнания; гордость - в его имени Таргаренена и королевского титула, единственных активов, которые он оставил - это его единственный оставшийся комфорт, медленно преувеличивая уже существующие слабые и жестокие черты его личности. То, что он видел в качестве оскорбления этой гордости, в том числе, например, Данери, отказываясь показать ему должное почтение как ее короля, - он наказал, мелко и жестоко, так же, как его отец мелко наказал свою «узурпацию» Руки Тивина.
Я сказал папе:
Папа, купи мне грушу!
Сейчас январь, груш нет. Съешь пока морковку.
Я рассмеялся:
Нет, папа, не такую! Не съедобную грушу! Ты, пожалуйста, купи мне обыкновенную кожаную боксерскую грушу!
А тебе зачем? - сказал папа.
Тренироваться, - сказал я. - Потому что я буду боксером и буду всех побивать. Купи, а?
Однако Визиры не могли знать, что еще больше разочарований ждет его в будущем, и что эта измена окажется фатальной. Корона для короля: смерть Визиров в море Дотраки. Последняя глава печальной жизни Визери началась с вмешательства Магистра Иллирио из Пента и приглашения жить на его манере. С тех пор как он был мальчиком 13 лет, у Визери был взрослый защитник, тот, кто мог подтвердить его в своем царстве и предоставить ему королевское государство, которое, по его мнению, он заслужил. Иллирио не только дал ему полный контроль над своим массовым маневром, но и обеспечил его потребности, но обратился к нему в королевском стиле.
Сколько же стоит такая груша? - поинтересовался папа.
Пустяки какие-нибудь, - сказал я. - Рублей десять или пятьдесят.
Ты спятил, братец, - сказал папа. - Перебейся как-нибудь без груши. Ничего с тобой не случится.
И он оделся и пошел на работу.
А я на него обиделся за то, что он мне так со смехом отказал. И мама сразу же заметила, что я обиделся, и тотчас сказала:
Когда казалось, что никто не хотел поддержать требование Визери на трон Вестероса, невероятно богатый и влиятельный Иллирио спас его и относился к нему как к королю. Еще лучше, он подтвердил, что Визери уже подозревал: что Вестерози тайно, но с нетерпением ждал его возвращения и собрался к своему законному королю, когда он приземлился.
Было, конечно, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Иллирио и его друг-шпионер Варис играли длинный концерт в течение 16 лет, а Визери был просто необходимой пешкой, чтобы маневрировать по их истинной цели - сидеть Молодой Эгон на Железном троне. Иллирио увидел, что Визери попал в надир отчаяния и начал ухаживать за своим эго. Это опьянение имеет решающее значение. Иллирио и Варис нуждались в Визирах, чтобы полностью полагаться на магию, чтобы согласиться на их махинации.
Стой-ка, я, кажется, что-то придумала. Ну-ка, ну-ка, погоди-ка одну минуточку.
И она наклонилась и вытащила из-под дивана большую плетеную корзинку; в ней были сложены старые игрушки, в которые я уже не играл. Потому что я уже вырос и осенью мне должны были купить школьную форму и картуз с блестящим козырьком.
Мама стала копаться в этой корзинке, и, пока она копалась, я видел мой старый трамвайчик без колес и на веревочке, пластмассовую дудку, помятый волчок, одну стрелу с резиновой нашлепкой, обрывок паруса от лодки, и несколько погремушек, и много еще разного игрушечного утиля. И вдруг мама достала со дна корзинки здоровущего плюшевого Мишку.
Иллирио стал бальзамом для разрушенной гордости Визери, и Визери все чаще слушал шепот Иллирио, чтобы найти удобства, которые так долго не хватало в его жизни. То, что не понял ни один заговорщик, заключалось в том, что Визери был к этому моменту в своей жизни, слишком разломал личность, чтобы следовать любой другой схеме, кроме своей. Более десяти лет игры претендента Таргаренена в условиях все более отчаянных и плохих обстоятельств превратили Визиры из предположительно красивого молодого принца в изможденную, подозрительную фигуру, которая была абсолютно сосредоточена на получении того, что было ему по праву, и наказании тех, кто его отрицал.
Она бросила его мне на диван и сказала:
Вот. Это тот самый, что тебе тетя Мила подарила. Тебе тогда два года исполнилось. Хороший Мишка, отличный. Погляди, какой тугой! Живот какой толстый! Ишь как выкатил! Чем не груша? Еще лучше! И покупать не надо! Давай тренируйся сколько душе угодно! Начинай!
И тут ее позвали к телефону, и она вышла в коридор.
Визери не только попыталась потребовать девицу Тенэни до ее свадьбы, но он последует за халасаром Дрого - напоминанием, как он полагал, что законный Властелин семи королевств купил вооруженные силы военачальника и, как ожидается, будет погашен в надлежащие курс. Это было, конечно, безрассудное решение. Однако Дотраки были самой чуждой культурой, с которой, вероятно, встречались Визери.
Их язык и обычаи были чуждыми, гораздо больше, чем столичные культуры Свободных городов и лингва-франка Высокого Валириана, которые можно было услышать во всех городах-городах Эссози. «Законный» заявитель на железный стул через ядовитую воду почти ничего не значил для воинственных лошадей, которые зарабатывали на жизнь путем разграбления Эссоса. То же самое упрощение мира, которое окрасило его детское восприятие Восстания Роберта, теперь, похоже, относилось и к его взрослым взглядам. Он воспитывал Дэйнери на собственном отчаянии и тоске, никогда не теряя возможности напомнить ей, что она принцесса, кровь дракона.
А я очень обрадовался, что мама так здорово придумала. И я устроил Мишку поудобнее на диване, чтобы мне сподручней было об него тренироваться и развивать силу удара.
Он сидел передо мной такой шоколадный, но здорово облезлый, и у него были разные глаза: один его собственный - желтый стеклянный, а другой большой белый - из пуговицы от наволочки; я даже не помнил, когда он появился. Но это было не важно, потому что Мишка довольно весело смотрел на меня своими разными глазами, и он расставил ноги и выпятил мне навстречу живот, а обе руки поднял кверху, как будто шутил, что вот он уже заранее сдается...
Тем не менее, Данери также страдал от тех же лишений, что и ее брат; если бы она никогда не знала другую жизнь, этот факт не приводил к ухудшению их бедных обстоятельств. Однако, достигнув халеси, Дрого и сумевший получить влияние на своего вождя-мужа, Данериес обнаружил, что у нее есть власть контролировать сто тысяч человек. Если королевский стиль Уиллиса Иллирио опьянял после долгих лет отрицания со всех уголков Эссоса, фактическая сила Данериуса, должно быть, была еще более похожа на девушку, которая всегда была секундой ее брата-брата-истца.
И я вот так посмотрел на него и вдруг вспомнил, как давным-давно я с этим Мишкой ни на минуту не расставался, повсюду таскал его за собой, и нянькал его, и сажал его за стол рядом с собой обедать, и кормил его с ложки манной кашей, и у него такая забавная мордочка становилась, когда я его чем-нибудь перемазывал, хоть той же кашей или вареньем, такая забавная милая мордочка становилась у него тогда, прямо как живая, и я его спать с собой укладывал, и укачивал его, как маленького братишку, и шептал ему разные сказки прямо в его бархатные тверденькие ушки, и я его любил тогда, любил всей душой, я за него тогда жизнь бы отдал. И вот он сидит сейчас на диване, мой бывший самый лучший друг, настоящий друг детства. Вот он сидит, смеется разными глазами, а я хочу тренировать об него силу удара...
Теперь халесии попытался примирить место Визери в своем уме: слабый, жестокий брат, который отказался уважать ее и авторитет, которым она владела по сравнению с законным Властелином семи царств, которому она была обязана верностью и преданностью. Визири теперь столкнулись с сестрой, желающей бросить ему вызов, даже унизить его, если он упрекнул ее. Хотя Визери не признал высшей оскорбленности своих прозвищ Дотраки - Хала Рээ Мар, Короля Борьбы и Халь Раггата, Короля Карт - он не был бы слепым или глухим к хихиканиям Дотраков, которые его видели; ни один человек, который ходил или не ездил на телеге, никогда не был бы признан человеком, а тем более потенциальным халом.
Когда мне было шесть или шесть с половиной, я совершенно не знал, кем же я в конце концов буду на этом свете. Мне все люди вокруг очень нравились и все работы тоже. У меня тогда в голове была ужасная путаница, я был какой-то растерянный и никак не мог толком решить, за что же мне приниматься.
То я хотел быть астрономом, чтобы не спать по ночам и наблюдать в телескоп далёкие звёзды, а то я мечтал стать капитаном дальнего плавания, чтобы стоять, расставив ноги, на капитанском мостике, и посетить далёкий Сингапур, и купить там забавную обезьянку. А то мне до смерти хотелось превратиться в машиниста метро или в начальника станции и ходить в красной фуражке и кричать толстым голосом:
Его отец Айрис принял убийственную мести на Темных и Холлардов, которые так унижали его в Дускендейле, даже осмеливаясь нанести удар по его королевской персоне; Визиры, выросшие в основном в суде после Дускендейла, вероятно, видели необходимость напомнить дерзким Дотраки и его сестре, что никто не издевался над драконом без стоимости. Эти чувства - унижения и слабости, страха и ярости, отчаянной гордости и угасающей надежды - пришли в голову в Ваес Дотрак. Визиры путешествовали в халасаре месяцами, идя все дальше на восток, в тысячи лиг от Железного трона в Посаде Короля.
– Го-о-тов!
Или у меня разгорался аппетит выучиться на такого художника, который рисует на уличном асфальте белые полоски для мчащихся машин. А то мне казалось, что неплохо бы стать отважным путешественником вроде Алена Бомбара и переплыть все океаны на утлом челноке, питаясь одной только сырой рыбой. Правда, этот Бомбар после своего путешествия похудел на двадцать пять килограммов, а я всего-то весил двадцать шесть, так что выходило, что если я тоже поплыву, как он, то мне худеть будет совершенно некуда, я буду весить в конце путешествия только одно кило. А вдруг я где-нибудь не поймаю одну-другую рыбину и похудею чуть побольше?
Дрого не сделал никаких шагов, чтобы выполнить свой конец сделки с Теннерами; теперь, когда его нерожденный сын был провозглашен «жеребец, который монтирует мир», могущественный хал, несомненно, был бы более заинтересован в подделке имперского наследия своего сына, чем в последующих визирах обратно в чужую землю Вестерос через море. Город лебедей, на дальнем краю «западного» Эссоса, сделал удобную линию на песке, из которой Визери мог доставить свой ультиматум Дрого.
Он купил вас, но он никогда не платил за вас. Его пьяное требование, возможно, было смешным для невозмутимых Дотраки в другом контексте, но Визери вытащил свой меч, доставляя его. Нести сталь в Ваасе Дотрак - тяжкое преступление, и так же проливать кровь свободного человека в священном городе. В то время как голый клинок может быть явным знаком Вестероши об угрозе, которую его владелец хотел передать своей аудитории, Дотраки видели только человека, оскорбляющего их священные законы. Хуже того, Визери с колокольчиком кололи Данери; кровь, которую она бы сбросила, была бы минимальна в лучшем случае, но такое тяжкое преступление, совершенное против халеси, обрекло Визери, если бы он знал это.
Тогда я, наверное, просто растаю в воздухе как дым, вот и все дела.
Когда я всё это посчитал, то решил отказаться от этой затеи, а на другой день мне уже приспичило стать боксёром, потому что я увидел в телевизоре розыгрыш первенства Европы по боксу. Как они молотили друг друга – просто ужас какой-то! А потом показали их тренировку, и тут они колотили уже тяжёлую кожаную «грушу» – такой продолговатый тяжёлый мяч, по нему надо бить изо всех сил, лупить что есть мочи, чтобы развивать в себе силу удара. И я так нагляделся на всё это, что тоже решил стать самым сильным человеком во дворе, чтобы всех побивать в случае чего.
В конце концов, смерть Визиров была полна иронии. Тот, кто так гордился тем, что был кровью дракона, был сожжен до смерти расплавленной жидкостью. Тот, чей отец сожгли людей в живых, поскольку преступники теперь получили аналогичное наказание. Тот, кто провел большую часть своей жизни, прося корону, получил огненный золотой. Тем не менее это был трагически жалкий конец. Тот, кому было отказано в помощи, чтобы взять «свой» трон, так много раз получил самый короткий момент надежды, и ему было разрешено несколько секунд улыбаться исполнению его судьбы, прежде чем быть жестоко разочарованным.
Я сказал папе:
– Папа, купи мне грушу!
– Сейчас январь, груш нет. Съешь пока морковку.
Я рассмеялся:
– Нет, папа, не такую! Не съедобную грушу! Ты, пожалуйста, купи мне обыкновенную кожаную боксёрскую грушу!
– А тебе зачем? – сказал папа.
– Тренироваться, – сказал я. – Потому что я буду боксёром и буду всех побивать. Купи, а?
Тот, кто утверждал, что его высокомерное королевское положение на каждом шагу сводилось к детскому, животное существо, кричал, плакал и хныкал, когда он умер. Тот, кто много пожертвовал, чтобы убедиться, что он и его младшая сестра пережили свое бурное изгнание и вернули свои королевские места в Вестеросе, видели его последнее видение, что та же сестра, ни милосердия в фиолетовых глазах, которыми она поделилась с ним, не мешая ее мужу от предоставления ему его «законной» короны.
Вы должны были быть моей женой, чтобы выносить детей с серебряными волосами и фиолетовыми глазами, чтобы кровь крови дракона была чистой. Они дают подарки и получают их. Для моей короны, для моего престола, для вас. В жизни он был жестоким и слабым, человеком, который не испытывал никаких угрызений совести, когда физически и психологически злоупотреблял своей младшей сестрой, чтобы достичь своих целей.
– Сколько же стоит такая груша? – поинтересовался папа.
– Пустяки какие-нибудь, – сказал я. – Рублей десять или пятьдесят.
– Ты спятил, братец, – сказал папа. – Перебейся как-нибудь без груши. Ничего с тобой не случится.
А я на него обиделся за то, что он мне так со смехом отказал. И мама сразу же заметила, что я обиделся, и тотчас сказала:
Его глупость замечательна не только для нас, как для читателей, но для персонажей, которые его знали; желая поверить в любую лесть, которая подтвердила его собственное мнение, Визерис отказался принять разумные советы и умер из-за его открытого невежества и презрения к обычаям Дотраки. Его паранойя, подозрительность и страх были прямым следствием его краткого королевского детства и раскола его мира в Восстании Роберта. Мантия претендента сильно опиралась на мальчика, который никогда не мечтал о роли, а взрослые, которые должны были ему помочь, ничего не помогли в его испытаниях.
– Стой-ка, я, кажется, что-то придумала. Ну-ка, ну-ка, погоди-ка одну минуточку.
И она наклонилась и вытащила из-под дивана большую плетёную корзинку; в ней были сложены старые игрушки, в которые я уже не играл. Потому что я уже вырос и осенью мне должны были купить школьную форму и картуз с блестящим козырьком.
Мама стала копаться в этой корзинке, и, пока она копалась, я видел мой старый трамвайчик без колёс и на верёвочке, пластмассовую дудку, помятый волчок, одну стрелу с резиновой нашлёпкой, обрывок паруса от лодки и несколько погремушек, и много ещё разного игрушечного утиля. И вдруг мама достала со дна корзинки здоровущего плюшевого Мишку.
Она бросила его мне на диван и сказала:
– Вот. Это тот самый, что тебе тётя Мила подарила. Тебе тогда два года исполнилось. Хороший Мишка, отличный. Погляди, какой тугой! Живот какой толстый! Ишь как выкатил! Чем не груша? Ещё лучше! И покупать не надо! Давай тренируйся сколько душе угодно! Начинай!
И тут её позвали к телефону, и она вышла в коридор.
А я очень обрадовался, что мама так здорово придумала. И я устроил Мишку поудобнее на диван, чтобы мне сподручней было об него тренироваться и развивать силу удара.
Он сидел передо мной такой шоколадный, но здорово облезлый, и у него были разные глаза: один его собственный – жёлтый стеклянный, а другой большой белый – из пуговицы от наволочки; я даже помнил, когда он появился. Но это было неважно, потому что Мишка довольно весело смотрел на меня своими разными глазами, и он расставил ноги и выпятил мне навстречу живот, а обе руки поднял кверху, как будто шутил, что вот он уже заранее сдаётся…
И я вот так посмотрел на него и вдруг вспомнил, как давным-давно я с этим Мишкой ни на минуту не расставался, повсюду таскал его за собой, и нянькал его, и сажал его за стол рядом с собой обедать, и кормил с ложки манной кашей, и у него такая забавная мордочка становилась, когда я его чем-нибудь перемазывал, хоть той же кашей или вареньем, такая забавная милая мордочка становилась у него тогда, прямо как живая, и я его спать с собой укладывал, и укачивал его, как маленького братишку, и шептал ему разные сказки прямо в его бархатные твёрденькие ушки, и я его любил тогда, любил всей душой, я за него тогда жизнь бы отдал. И вот он сидит сейчас на диване, мой бывший самый лучший друг, настоящий друг детства. Вот он сидит, смеётся разными глазами, а я хочу тренировать об него силу удара…
– Ты что, – сказала мама, она уже вернулась из коридора. – Что с тобой?
А я не знал, что со мной, я долго молчал и отвернулся от мамы, чтобы она по голосу или по губам не догадалась, что со мной, и я задрал голову к потолку, чтобы слёзы вкатились обратно, и потом, когда я скрепился немного, я сказал:
– Ты о чём, мама? Со мной ничего… Просто я раздумал. Просто я никогда не буду боксёром.
